Литература русского зарубежья глазами издателя
Интервью! Илья Бернштейн, руководитель и главный редактор издательства «Улица Тип-топ», отвечает на вопросы поэта и литературоведа Филиппа Николаева об издательской практике, о книжном рынке, о состоянии эмигрантской литературы, двуязычный изданиях и т.д. Не забудьте также ознакомиться с нашими книгами!
Филипп Николаев: Илья, даже среди сугубо литературных некоммерческих издательств у «Улицы Тит-Топ» – сознательно выбранная немейнстримная ориентация. С одной стороны, ты издаешь современную, нынешней волны эмигрантскую литературу (прозу и стихи), а с другой – высоколобые двуязычные книги, литературные издания, где оригинал сопровождается параллельным переводом. Это два довольно узких книжных рынка, две ниши. Чем обусловлен выбор именно этих, как говорят маркетологи, «сегментов» – и оправдан ли он экономически? В какой степени выбором движет расчет и в какой степени любовь?
Илья Бернштейн: Слова «расчет» и «любовь» в этом контексте применимы лишь с «персонализирующими» оговорками. То есть тут нужно описывать мои жизненные обстоятельства; любой бизнес несет на себе отпечаток личности «хозяйствующего субъекта», но история «Улицы Тип-топ» автобиографична в максимальной степени. Я эмигрировал в Штаты из Москвы пятидесятилетним: в России есть пословица «старого кобеля новым штукам не обучишь», это обусловлено и когнитивными возможностями, и сложившимся строем личности.
В России я был вполне успешным издателем – т.е. жил за счет продажи издаваемых книг, не очень нуждался в грантах, имел хорошую репутацию среди коллег и достаточно высокую лояльность небольшой «целевой аудитории» (я выпускал комментированные издания советской детской классики – «советская повседневность через призму детской и подростковой литератур»).
В Америке мне предстояло, прежде всего, обзавестись знакомствами – и чтобы превозмочь эмигрантское одиночество, и для заработка. Статус издателя – возможно, худшая стартовая позиция, чем «программист» или assistant professor, но выбирать не приходилось. Мой рабочий язык – русский, что предопределило направление поисков: писатели-эмигранты и/или слависты, две, как ты выразился, «ниши».
Оправдан ли такой выбор экономически? Думаю, что собственно продажей изданных книг издателю с моим «профилем» не прожить. Но в нашей отрасли есть другие способы заработка: издание книг на заказ, например. И это могут быть уже не малобюджетные сборники стихов, а иллюстрированные «семейные» истории, мемуары и т.п. (еще один довольно распространенный вид эмигрантской литературы и, одновременно, вся та же «советская повседневность», мой основной профессиональный интерес, но уже через иную призму). Поэтому издание «высоколобых двуязычных книг» становится хорошей инвестицией в бизнес, создает профессиональное реноме, известность и т.п.
Кроме того, профессионалу в моем возрасте нужно постоянно работать, поддерживать форму, напрягаться – т.е. ставить сложные задачи, искать новые пути, продолжать учиться. Книги, рассчитанные на изощренного читателя и «рассматривателя», – лучшего этого даже с такой утилитарной точки зрения еще ничего не придумано. Такое вот сочетание «любви» и «расчета».
Филипп Николаев: Кого ты называешь «рассматривателем»?
Илья Бернштейн: Есть читатели (далеко не все, конечно), которые осознают книгу не исключительно как место и способ бытования текста. Книга для них обладает самостоятельной, отдельной от текста сущностью и ценностью. Дизайн, иллюстрации, бумага, обложка/переплет, научный аппарат (предисловия, постраничные либо затекстовые комментарии) – эти составляющие книги самодостаточны. Если слегка радикализировать эту мысль, то следует признать, что может быть замечательная книга с ничтожным текстом (и наоборот). Я ориентируюсь прежде всего на такого читателя – просто потому, что я «такой» издатель и редактор. Универсальный редактор, не делящий области редактирования на литературную, художественную, научную и техническую. Такая квалификация в наш век узких специализаций встречается нечасто, но тем интереснее. Совмещение профессий не только экономит издательский ресурс. Прежде всего, оно сообщает книге дополнительное качество – концептуальную связность, единство составляющих, и этот бонус ощущается, по-моему, даже теми читателями, которые не привыкли анализировать книгу как изделие.
Филипп Николаев: Высок ли спрос – в России и за рубежом – на литературу русского зарубежья? Каков ее статус в контексте современной русской литературы, особенно по сравнению с литературой метрополии? Кто ее основной читатель? Существуют ли предрассудки против эмигрантской литературы, которые мешают ей быть оцененной по достоинству? Каково, на твой взгляд, общее состояние русской эмигрантской литературы сегодня.
Илья Бернштейн: Думаю, что такое деление – на русскую литературу метрополии и русскую литературу диаспоры – не очень актуально. Можно вспомнить тех, кто уехали из России десятки лет назад, но при этом остаются актуальными русскими поэтами и писателями, активными участниками культурного процесса, постоянно публикуются в лучших российских издательствах и «толстых» журналах (Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков, Владимир Гандельсман, Катя Капович и т.п.). А можно перечислить тех, кто стал русским писателем уже здесь, в Америке, но опять же активно публикуются (и опубликованное отлично расходится) в России, награждаются престижными российскими премиями: Александр Стесин (премия НОС-2019), Татьяна Замировская, Светлана Сачкова – и это только сорокалетние (и даже моложе) нью-йоркцы.
Главная проблема здешних русских писателей – практически полное отсутствие местной аудитории: эмигранты начала 90-х не стремились научить своих детей читать по-русски (я имею в виду чтение художественной литературы для собственного удовольствия), те и не научились. (Интересно, так ли это в других диаспорах. Читают ли молодые китайцы по-китайски? А мексиканцы – по-испански?) Кроме того, сработал не понятный мне психологический механизм: несмотря на интернет и прочую информационную открытость, люди «четвертой волны» сохранили (или, возможно, создали и продолжают создавать) в сознании «Россию начала 90-х». Они не знают современные российские СМИ даже по названиям, а критиков – по именам, не имеют представления о нынешних литературных премиях, т.е. не просто не знают, но и узнать не могут. Литература (и культура в других проявлениях) замерла в момент, когда их самолет оторвался от взлетной полосы в Шереметьево.
Вот и выходит, что презентация результата литературного труда (а она ведь необходима большинству авторов) происходит в «нафталиновой», выморочной обстановке условного кафе «Balalayka» (или, что примерно то же самое, на заседании клуба «Siniy trolleybus»).
Филипп Николаев: Высок ли в обществе спрос на двуязычные книги и особенно на билингвальные литературные издания оригинала с сопровождающим переводом? Кто их читает помимо студентов и преподавателей иностранных языков и литератур?
Илья Бернштейн: Спрос разный бывает. Он часто пребывает в латентном состоянии, а иногда и вовсе рождается на глазах, следуя за появившимися предложениями. В моей практике так бывало не единожды. Например, кто мог желать прочесть комментарии к «Денискиным рассказам», обширные, равные объемом комментируемому? Написанные историками, культурологами, социальными антропологами – и самим 65-летним Дениской, Денисом Викторовичем Драгунским? Пока такого предложения не было, этой потребности никто не ощущал. А вот когда такая книжка появилась, ее и раскупили, и отрецензировали, и заказали сотни библиотек по всей стране.
Мне кажется, что невысокий интерес к билингвальным литературным изданиям связан с небольшим распространением подлинного дву- и многоязычия, т.е. способности и потребности «потреблять» рафинированный интеллектуальный и культурный продукт на разных языках. И прежде всего – поэзию, которая и вообще-то не самый ходовой товар. Но ведь поэты не перестают сочинять, даже осознавая узость своей аудитории и понимая невысокую корреляцию успехов в стихосложении и материального достатка. И этот элемент – творчества, непрагматического выбора – присутствует, слава Б-гу, в любой квалифицированной работе, в том числе – в книгоиздании.
Филипп Николаев: Какие из изданных тобой книг тебе особенно дороги – и почему?
Илья Бернштейн: За четверть века работы я издал чуть больше сотни книг – тех, что выбрал, сделал и выпустил сам, своим трудом, временем и деньгами обеспечив их рождение. И среди них нет нелюбимых, что, если вдуматься, подлинное счастье. Есть лишь старшие, как бы подросшие, давно живущие самостоятельно, и недавно появившиеся, которым еще нужна помощь (пресловутый promotion). К таким относится, например, том прозы калифорнийского русского писателя Григория Злотина «Снег Мариенбурга»: книга и сама по себе незаурядная, а еще и все причастные (редактор, художники – иллюстратор и дизайнер) очень постарались. Вышла книжка на загляденье, теперь бы еще купил бы кто-нибудь.
Ну и мои комментированные книги – упомянутый «Дениска», а еще «Недопёсок», «Врунгель», «Дорога уходит в даль…» – я ощущаю их памятниками себе, своими «лекарственными средствами» от грядущего небытия и забвения.
(Если вы дочитали интервью до конца, то вам, вероятно, будут интересны и другие статьи в нашем блоге, а также и наши книги.)